В мире животных: нейминг от великих

Хороший филолог не равно хороший неймер, ровно как и наоборот: хороший неймер не равно хороший филолог. То же можно сказать про филолога и писателя. А как насчет хороший писатель — хороший неймер?

Марк Твен обожал кошек. Помните его афоризм: «Если бы человека скрестили с котом, это улучшило бы человека, но ухудшило кота»? В доме писателя жили четыре усатых: Зороастр, Сюр Мэш, Блэтерскит и Полиграф Полиграфович Аполлинарис. Клички животным были даны с целью натаскать дочку в произношении сложных слов. (О нашем «прононсе» писатель тоже позаботился: вспоминаем имя Гекльберри.)

В доме Твенов жили и собаки: три колли с именами "I Know," "You Know" and "Don't Know." А дальше представляем:
- Oh, he's so cute, what's his name?
- Don't Know.

К слову, детей писателя звали Ленгдон, Сюзи, Клара, Джин. Согласитесь, после кличек животных не впечатляет.

В эмиграции у Марины Цветаевой случилась большая «собачья» любовь. 17 октября 1930 года Цветаева писала: «Оставила в Савойе — в квартире запрещено — безумно любимую собаку, которую в память о Чехии окрестила: Подсэм (поди сюда?). Это был chien-berger-quatre-yeux (собака-пастух-четырёхглазая, фр.), черная, с вторыми желтыми глазами над глазами-бровями. Никого за последние годы я так не любила».

Эта любовь не осталась безответной. Летом 1936 года Цветаева вновь приехала в Савойю и — «...мой савойский Подсэм меня узнал — семь лет спустя, и отчаянием восторга, стонами, почти — слезами, смутил случайных свидетелей — опустили глаза».

У Антона Павловича Чехова были две таксы: Бром Исаич и Хина Марковна. В письмах Николаю Лейкину Чехов подробно описывал жизнь своих любимцев: «Таксы Бром и Хина здравствуют. Первый ловок и гибок, вторая неуклюжа, толста, ленива и лукава. Первый любит птиц, вторая тычет нос в землю. Оба любят плакать от избытка чувств. Понимают, за что их наказывают. Драть их приходится почти каждый день; хватают больных за штаны, ссорятся, когда едят, и т. п. Спят у меня в комнате».

Еще одним любителем такс был Владимир Набоков. Сначала таксы жили в его родительском доме, позже писатель завел собственных: «В раннем детстве я еще застал на садовом угреве двух тучных старичков, Лулу и Бокса Первого. Спал Бокс-первый всегда на расшитой подушке в углу козетки. Седоватая морда с таксичьей бородавкой, выдающей породу, заткнута под бедро, и время от времени его еще крутенькую грудную клетку раздувал глубокий вздох. Он так стар, что устлан изнутри сновидениями о запахах прошлого. <...> Около 1904 года отец привез с Мюнхенской выставки щенка, из которого вырос сварливый, но удивительно красивый Трейни (я назвал его так, потому что длиной и коричневостью он походил на спальный вагон). Затем кто-то подарил нам другого щенка, Бокса Второго, внука Хины и Брома, принадлежавших доктору Антону Чехову. Этот окончательный таксик последовал за нами в изгнание, и еще в 1930-ом году в пригороде Праги (где моя овдовевшая мать жила на крохотную пенсию чешского правительства), можно было видеть неохотно ковыляющего далеко позади своей хозяйки этого пса, раздражительного, страшно старого, гневающегося на чешский длинный проволочный намордник — эмигрантскую собаку в заплатанном, плохо сидящем пальтеце».

Как впоследствии говорил Набоков, его такса Бокс II была единственным, что связывало писателя с русской литературой.